Более сотни техасцев были убиты и скальпированы в лагере; остальные бежали. Ночь прошла в погоне за ними; наконец, уцелевшие от бойни остановились под защитой петли, образованной течением реки, в такой позиции, которую невозможно было бы взять без серьезного урона. Ввиду этого индейцы бросили их и, забрав лошадей и добычу, какую могли увезти с собою, подожгли фургоны и вернулись в свой лагерь.
Уезжая, я обернулся и взглянул на покинутый лагерь. Он представлял теперь поистине великолепное зрелище. Сотня бочонков с салом, соленой свининой, джином и виски пылали, и пожар распространялся, захватывая сухую траву и кустарники.
Когда мы переправились через реку, подул предрассветный ветерок и погнал пламя по степи в том направлении, где остановились бежавшие техасцы. Пламя ринулось на них так быстро и неистово, что все, люди и лошади, разом бросились в воду. Многие потонули, захваченные быстринами, а те, которым удалось перебраться на противоположный берег, были в таком жалком состоянии, что думали только о том, как бы добраться до южных поселений.
Река защищала нас от огня, но было так жарко, что нам пришлось отойти подальше к западу. Во время боя команчи потеряли сорок человек ранеными и только девять убитыми; тем не менее, два месяца спустя я прочел в техасских газетах отчет о блистательной победе генерала Смита над пятью тысячами команчей, опустошивших колонию Люнсбург и истребивших ее жителей. В этой кровопролитной битве техасцы потеряли капитана Гента и несколько солдат, но зато прерия на протяжении многих миль была усеяна трупами индейцев.
Утром мы простились с нашими друзьями команчами и продолжали путешествие на восток, в компании пяти американцев. Трое из них были уроженцы Виргинии, двое Мериленда. История их была типична для многих из их соотечественников. Трое изучали право, один богословие, один медицину. Не находя приложения для своих знаний дома, они отправились на Запад попытать счастья в Новых Штатах, но тут все было в таком анархическом состоянии, что им не удалось устроиться; тогда они двинулись дальше на запад и, наконец, добрались до Техаса, «страны, возникшей лишь вчера, где можно нажить колоссальное состояние». Однако по прибытии в эту обетованную землю, они вскоре убедились, что здесь им еще труднее сделать карьеру, чем на родине. Юристы узнали, что в Техасе не менее десяти тысяч стряпчих, эмигрировавших из Восточных Штатов; президент, члены правительства, констебли, кабатчики, генералы, матросы, носильщики и конокрады — все они раньше были юристами или готовились к этой профессии.
Что касается доктора, то он вскоре нашел, что басня о волке и журавле имела в виду специально врачебную практику в Техасе, так как всякий раз, когда ему случалось вылечить какого-нибудь пациента, он мог считать себя счастливым, что ему удалось избежать удара ножом в виде вознаграждения; а кроме того, каждый визит стоил ему носового платка или портсигара.
Наконец богослову пришлось убедиться, что религия такой товар, который не требуется в новой стране, и что он с одинаковым успехом мог бы предлагать коньки в Вест-Индии или свинину мусульманам.
Во время нашего путешествия через сухие степи эти пятеро искателей Эльдорадо оказались веселыми и неунывающими ребятами. Богослов решил отправиться в Рим и обратить папу, который, по его словам, в конце концов, был добрый старикашка; доктор собирался в Эдинбург в надежде попасть в президенты медицинской коллегии за свое искусство; один из юристов намеревался поступить в законодательный корпус или открыть кабак; другой желал присоединиться к мормонам, находя их «ловкими шельмецами»; а третий подумывал отправиться в Китай с целью научить граждан Небесной Империи пользоваться кентукийскими ружьями и помочь им «сокрушить» англичан. Позднее в Англии меня упрекали в наклонности строить воздушные замки, но в сравнении с проектами янки, ищущих богатства, мои были чисто деловыми расчетами.
ГЛАВА XXIV
Мы вступили теперь в область, подобную той, по которой проезжали во время нашего путешествия, от узко к команчам. Прерия часто пересекалась ущельями, дно которых было совершенно сухо, так что мы не каждый день находили воду, и нередко она оказывалась такой теплой и мутной, что даже наши лошади пили ее с отвращением. Но они имели над нами преимущество, по крайней мере, в отношении еды, так как трава была мягкая и нежная и покрывалась по ночам обильной росой. Мы мечтали угощаться сочными горбами буйволов, которых нам удалось бы убить, но хотя мы находились в самом центре области их пастбищ, нам не попадалось ни одного. Мы не встречали даже ящериц, лягушек и змей. Однажды вечером муки голода дошли до того, что мы жевали табак и лоскутья кожи с целью заглушить их и решили, если завтра нам так же не повезет, бросить жребий и убить одну из лошадей. В этот вечер мы не могли уснуть, и так как роптать было бесполезно, то богослов развлекал нас историей своих техасских приключений, собственно для того, чтобы выкачать из нас лишний воздух, по его выражению. Я передам ее его собственными словами:
— Ехал я как-то по реке Уабаш (Индиана), и, как это случается в девяти случаях из десяти, пароход сел на мель, да так основательно, что не было надежды снять его до следующего половодья. Нечего делать, взял я свою сумку и отправился вброд, прошел двести ярдов по колени в воде и выбрался на отмель, полную гремучих змей и заросшую кустарниками и диким виноградом так густо, что мне пришлось прорубать дорогу ножом. Наконец, я совсем запутался в терновниках и виноградных плетях и решил вернуться к реке и попытаться пройти вдоль отмели к высокому берегу. К несчастью, между мною и берегом оказалась широкая старица, и не прошел я по ней пятидесяти ярдов, как провалился в глубокую яму. Немало труда стоило мне выбраться из нее; и вылез я из нее грязный, как арканзасская свинья, чемодан же мой утонул, хотя был очень легкий, — подтверждение индейской поговорки, утверждающей будто нет такой легкой совести, которая не утонула бы в Уабаше. Ну, да я не особенно горевал об этой потере, так как в нем не было ничего, кроме поношенной цветной рубашки да дюжины моих проповедей, которые я знал наизусть.
Выбравшись на твердую почву, я вырезал палку и принялся посвистывать и напевать, чтоб облегчить душу; а вскоре затем увидел ярдов на пятьдесят впереди, у берега, один из тех больших плотов, построенных на манер Ноева ковчега, на которых уабашский фермер перевозит свой груз, женщин и блох, свиней и кур, маис, виски, крыс, овец и краденых негров; в большинстве случаев, впрочем, весь груз краденый, кроме жены и детей, и это именно та часть груза, от которой владелец с удовольствием бы отделался. Но они липнут к нему, как слепни к лошади, когда у него есть спирт, который можно пить, свиньи, за которыми нужно ухаживать, и штаны, которые требуют починки.
Так как плот стоял у самого берега, то я отправился туда. Владельцами его оказались генерал Джон Мейер из Венсенна и его трое сыновей: полковник, капитан и судья. Они дали мне какой-то лоскут, который много лет тому назад был, по-видимому, попоной. Я накрылся этой штукой, пока один из «ребят» развесил мои одежды сушиться, и так как все мое состояние заключалось в бумажнике с тридцатью долларами, то я держал его в руке до вечера, когда, одевшись в сухое платье, получил возможность пользоваться своим карманом. Генерал, угостившись «уабашской водой» (западное название виски), заявил, что я пришелся ему по вкусу, и предложил отвести меня в Нью-Орлеан бесплатно, если я согласен удовлетвориться его домашним столом, то есть свининой четыре раза в сутки, болтушкой из поджаренных отрубей и маисовых зерен, употребляемым повсеместно в штатах под названием кофе, и виски в любом количестве.
Находя эти условия удовлетворительными, я согласился, и генерал сообщил мне о своих планах. Он часто бывал в Техасе; он любил Техас — эту страну свободы, которая ему по душе; и вот он собрал свое добро (он мог бы прибавить: «и чужое также») и едет в Нью-Орлеан с целью продать там свой запас маиса и свиней и на вырученные деньги зажить припеваючи в Техасе. На мой вопрос, что за причина отвратительного запаха, стоявшего в каюте, он объяснил мне, что рядом, в каморке, у него заперта дюжина беглых негров, за поимку которых он получит хорошее вознаграждение.